Человек – существо не только биологическое, но и социальное, и вместе со своей социальной природой человек неизменно обременён привычными социальными представлениями и нормами. Среди них – чувство социальной и личной справедливости, чувство, с которым, как кажется, человек рождается и которое он впитывает и видоизменяет на протяжении всей своей жизни. Это врожденное ощущение – настолько же дар, насколько и проклятие, настолько же облегчает нашу жизнь, насколько ее отягчает, ведь благодаря самому понятию «справедливость» мы имеем хотя бы какие-то шансы выжить в этом жестоком мире, но уже одна разница в личных представлениях каждого, как и способность многих злоумышленно навязывать заведомо деструктивные нормы морали делают уже одно существование концепта справедливости невыносимо тяжелым и мучительным для каждого. А ведь на представлениях о справедливости построены нормы поведения в любом обществе, которые позднее обязательно оформляются в те или иные законодательные системы, и уже в наше время этим законам, утвержденным нередко со стороны, подчиняются практически все, и они же проникают в нашу жизнь до самого основания и контролируют ее почти целиком.
Письменная Тора содержит великое множество самых разных запретов и предписаний для еврейского народа, и во главе их стоят, безусловно, Десять заповедей, которые мы читали на прошлой неделе в главе Итро. Наша же недельная глава продолжает перечисление разнообразных законов, которые стоят не на том же уровне, что и Десять заповедей, но по крайней мере на втором месте по своей важности, поскольку следуют почти сразу после них. Начинаются они с узаконений, регулирующих права владения рабами. Далее среди этих законов, например, наказания за умышленное и непредумышленное убийство, нормы возмещения за украденное, законы седьмого года и седьмого дня, первые упоминания законов о кашруте и прочие, и прочие.
Многие из этих законов недвузначно и прямым образом затрагивают вопросы социальной справедливости, представляют собой моралистические соображения и правила, по которым должно быть построено общество и, вместе с ним, душа каждого индивидуума. Один из них – «ни одной вдовы и ни одной сироты не притесняйте» (Шм / Исх 22:21). В отличие от других положений приведенного в нашей недельной главе законодательства, наказание за нарушение этого закона последует непосредственно от Бога, а не от общества, и из-за нарушения в конечном счете «и ваши жены станут вдовами, и ваши дети – сиротами» (23). «Вдова» и «сирота» здесь – не только и не столько конкретные люди, составляющие части любого общества, сколько обобщенный образ всех лишенных поддержки и стабильности социальных элементов, участие в помощи которым (или, по крайней мере, непричинение им вреда) совершенно необходимо.
В этом контексте мне как ассириологу сложно удержаться от того, чтобы не вспомнить многочисленные параллели из других сводов законов, которые существовали на Древнем Востоке, по большей части задолго до появления законов Торы. Ведь образ «вдовы и сироты», которым всякая новая, фиксируемая в тексте законодательная система уделяет особое внимание, встречается уже в 24 веке до нашей эры в тексте «реформ» одного из шумерских правителей по имени Ирикагина, где говорится, что тот «заключил договор с богом Нингирсу о том, что он не будет оставлять сироту и вдову (на произвол) власть имеющим». Другой шумерский правитель Гудеа гордо заявляет в своих надписях, что он, следуя узаконениям богов, предоставил защиту «сироте от богатого» и «вдове от власть имеющего». Однако наиболее известным представляется упоминание вдовы и сироты в эпилоге к так называемому Кодексу вавилонского царя Хаммурапи, который утверждает, что стела с его законами была записана, «чтобы сильный не притеснял слабого, чтобы с сиротой и вдовой поступали по справедливости».
Тем не менее, сколь бы ни были интересны, логичны и последовательны, продуманы и всеобъемлющи законодательные системы этих и многих других древневосточных правителей, судебная практика, как правило, им не подчинялась. Из многочисленных древних протоколов судебных заседаний и вердиктов мы почти не встречаем не то чтобы ссылок на современные им и актуальные тогда законы, но даже простого им соответствия: практика практически всегда расходилась с теорией. Не исключением, по всей видимости, являлись и законы нашей недельной главы, по крайней мере на какой-то момент времени в древности. Однако если законы в большинстве случаев не исполнялись и правители, их составлявшие, об этом прекрасно знали, зачем тогда их вообще фиксировать в тексте? Ответ, как это ни печально, лежит в области политики: справедливые законы составляются не ради построения справедливого общества, но ради построения образа справедливого царя. Иными словами, реформы одного шумерского правителя или законы другого вавилонского царя — не про законы или реформы, а про того самого правителя и про того самого царя. И я осмелюсь предположить, что законы нашей недельной главы – снова не исключение. Возможно, они не про людей и не для них, не ради справедливого общества, но ради самого концепта справедливости, за которым стоит образ великого и справедливого Господа, того же самого Царя, только теперь — с большой буквы.
И с этим концептом мы как существа социальные рождаемся и умираем, с этим тяжким бременем и великим счастьем, с этим вечным вопросом о том, что справедливо для нас и для других. Однако отказаться от чувства справедливости, опять как же существа социальные, мы не можем, просто не в состоянии. И мы принимаем на себя это чувство, вечно стремимся его удовлетворить и только потом, даст Бог, нам удается его понять. Иными словами, мы «делаем» справедливость, и только затем ее «слышим», наасе венишма, как говорят сыны Израиля в нашей недельной главе.
Шаббат шалом,
Матвей Лопатин
Письменная Тора содержит великое множество самых разных запретов и предписаний для еврейского народа, и во главе их стоят, безусловно, Десять заповедей, которые мы читали на прошлой неделе в главе Итро. Наша же недельная глава продолжает перечисление разнообразных законов, которые стоят не на том же уровне, что и Десять заповедей, но по крайней мере на втором месте по своей важности, поскольку следуют почти сразу после них. Начинаются они с узаконений, регулирующих права владения рабами. Далее среди этих законов, например, наказания за умышленное и непредумышленное убийство, нормы возмещения за украденное, законы седьмого года и седьмого дня, первые упоминания законов о кашруте и прочие, и прочие.
Многие из этих законов недвузначно и прямым образом затрагивают вопросы социальной справедливости, представляют собой моралистические соображения и правила, по которым должно быть построено общество и, вместе с ним, душа каждого индивидуума. Один из них – «ни одной вдовы и ни одной сироты не притесняйте» (Шм / Исх 22:21). В отличие от других положений приведенного в нашей недельной главе законодательства, наказание за нарушение этого закона последует непосредственно от Бога, а не от общества, и из-за нарушения в конечном счете «и ваши жены станут вдовами, и ваши дети – сиротами» (23). «Вдова» и «сирота» здесь – не только и не столько конкретные люди, составляющие части любого общества, сколько обобщенный образ всех лишенных поддержки и стабильности социальных элементов, участие в помощи которым (или, по крайней мере, непричинение им вреда) совершенно необходимо.
В этом контексте мне как ассириологу сложно удержаться от того, чтобы не вспомнить многочисленные параллели из других сводов законов, которые существовали на Древнем Востоке, по большей части задолго до появления законов Торы. Ведь образ «вдовы и сироты», которым всякая новая, фиксируемая в тексте законодательная система уделяет особое внимание, встречается уже в 24 веке до нашей эры в тексте «реформ» одного из шумерских правителей по имени Ирикагина, где говорится, что тот «заключил договор с богом Нингирсу о том, что он не будет оставлять сироту и вдову (на произвол) власть имеющим». Другой шумерский правитель Гудеа гордо заявляет в своих надписях, что он, следуя узаконениям богов, предоставил защиту «сироте от богатого» и «вдове от власть имеющего». Однако наиболее известным представляется упоминание вдовы и сироты в эпилоге к так называемому Кодексу вавилонского царя Хаммурапи, который утверждает, что стела с его законами была записана, «чтобы сильный не притеснял слабого, чтобы с сиротой и вдовой поступали по справедливости».
Тем не менее, сколь бы ни были интересны, логичны и последовательны, продуманы и всеобъемлющи законодательные системы этих и многих других древневосточных правителей, судебная практика, как правило, им не подчинялась. Из многочисленных древних протоколов судебных заседаний и вердиктов мы почти не встречаем не то чтобы ссылок на современные им и актуальные тогда законы, но даже простого им соответствия: практика практически всегда расходилась с теорией. Не исключением, по всей видимости, являлись и законы нашей недельной главы, по крайней мере на какой-то момент времени в древности. Однако если законы в большинстве случаев не исполнялись и правители, их составлявшие, об этом прекрасно знали, зачем тогда их вообще фиксировать в тексте? Ответ, как это ни печально, лежит в области политики: справедливые законы составляются не ради построения справедливого общества, но ради построения образа справедливого царя. Иными словами, реформы одного шумерского правителя или законы другого вавилонского царя — не про законы или реформы, а про того самого правителя и про того самого царя. И я осмелюсь предположить, что законы нашей недельной главы – снова не исключение. Возможно, они не про людей и не для них, не ради справедливого общества, но ради самого концепта справедливости, за которым стоит образ великого и справедливого Господа, того же самого Царя, только теперь — с большой буквы.
И с этим концептом мы как существа социальные рождаемся и умираем, с этим тяжким бременем и великим счастьем, с этим вечным вопросом о том, что справедливо для нас и для других. Однако отказаться от чувства справедливости, опять как же существа социальные, мы не можем, просто не в состоянии. И мы принимаем на себя это чувство, вечно стремимся его удовлетворить и только потом, даст Бог, нам удается его понять. Иными словами, мы «делаем» справедливость, и только затем ее «слышим», наасе венишма, как говорят сыны Израиля в нашей недельной главе.
Шаббат шалом,
Матвей Лопатин
