Недельная глава Насо очень давно привлекает мое внимание, еще будучи студенткой я увлеклась законами о назореях, написала о них несколько работ, что в итоге переросло в тему для диссертации. В то время я занималась феноменом аскетизма и меня особенно интересовал вопрос, как тот, кто и так подчиняет всю свою жизнь закону, соблюдая 613 заповедей, выбирает взять на себя дополнительные обеты. Более того все добровольные ограничения вступают в противоречие с известной талмудической сентенцией: «Всякий человек в день Суда должен будет дать отчет относительно того, чем он мог насладиться, но этого не сделал. Тора разрешает ему удовольствия и хочет, чтобы он их вкушал, а он воздерживается от них» (Кидушин, 48б). Удовольствия, которые имеются здесь в виду, не уточняются, но мы можем включить в них как простые радости (если тебе предлагают вкусную еду, а ты голоден – не отказывайся из скромности или смущения), так и вещи более высокого порядка (например, если тебе хочется провести вечер с друзьями, не стоит вызываться работать сверхурочно). Обеты в этом контексте подобны той самой дополнительной работе в офисе.
Отдельную проблему создает тот факт, что Библия не раз предостерегает нас от обетов. Коэлет (5:5) прямо и безапелляционно называет обещание, данное Богу ошибкой. В чем причина этой критики? Скорее всего в том, что в момент обещания мы дерзновенно предполагаем, что можем манипулировать Богом. Мы зазнаемся, считая, что веления нашей души неизменны, их реализация проста, а будущее предсказуемо. В какой-то степени мы, будучи обычными людьми, берем на себя роль провидцев и очень часто ошибаемся. Самый страшный пример такого поведения и расплаты за него – история судии Ифтаха (Шофтим 11: 30–40). Отправляясь на битву, он клянётся, что в случае победы над Аммонитянами он вознесет в жертву всесожжения первое, что выйдет ему на встречу из ворот. Его, триумфатора, выбегает встречать родная дочь… Необдуманный обет отца становится причиной ее гибели.
Но, невзирая на разрушительную силу обетов, Тора их не запрещает. В нашей недельной главе разбирается сюжет о назорее, человеке, который минимум на тридцать дней берет на себя обязательство не стричь волос, не оскверняться мертвым, а также не пить вина и сикеры. Шестая глава книги Бемидбар, где представлены эти законы, особо подчеркивает, что назиром может стать как мужчина, так и женщина – редкий пример гендерного равноправия в Торе. Позже в книге Шофтим именно женщина – безымянная и бесплодная жена Маноаха, берет на себя обет назорейства и в рождает Шимшона, героя, вся жизнь и сила которого будет сосредоточена в волосах. Обет назорейства, данный матерью в ответ на повеление ангела, изменит всю жизнь сына и в итоге станет причиной его мученической смерти. Эпизод рождения Шимшона очень похож на сюжет с чудесным рождением пророка Шмуэля (1 Сам 1). Раввинистические мудрецы на основании этого сходства также называют Шмуэля назореем. Бесплодная Ханна готова лишь ради статуса матери родить сына и отдать его затем в святилище. И вновь жизнь ребенка определяется решением и обетом родителя.
Мудрецы много спорят о смысле назорейства, три запрета для назира, казалось бы, ничем не связаны между собой, однако, если разобраться, цельность им придает фигура первосвященника. Кохен ха-гадоль носит на голове корону (נזר) святости (Ваикра 8:7), а в нашей недельной главе (Бемидбар 6:7) нестриженная копна волос назира именуется знаком обета (נזר). Также Тора запрещает священникам пить алкогольные напитки перед службой в святилище (Ваикра 10:9-10), а для первосвященника не возможно участие в похоронах даже самых близких родственников (Ваикра 21:10-11). Получается, что назорействующий не просто берет на себя три дополнительных ограничения, но символически по святости приближается к первосвященнику. Поэтому в Бемидбар 6:8 его называют святыней Господу. Мы знаем, что священником, а уж тем более первосвященником, можно только родиться, назорейство же доступно для всех: для рабов и свободных, для женщин и мужчин. Любой может ненадолго или даже на всю жизнь войти в зону сакрального, приблизиться к Богу, служить Всевышнему через соблюдение определенных ограничений. Мне кажется, что это высокая и достойная цель.
Однако если вернуться к конкретным примерам, то реальная мотивация героев, дающих обет назорейства далеко не так бескорыстна. Эпизод с Ханной – яркий пример логики иного характера: если хочешь получить что-то от Бога, ты должен что-то ему дать. Это очень архаичная форма диалога со священным - quid pro quo – услуга за услугу. В этот момент человек смотрит на Бога как на подобного себе, как на того, кто нуждается в плате за помощь. Раввинистическая традиция сохраняет для нас примеры историй, рассказывающих о последствиях подобных установок. В Мишне Назир (3: 6) повествуется, как прозелитка – царица Адиабены, Елена, давшая обет назорейства сроком на 7 лет, при условии, что Бог вернет ее сына с войны живым, в итоге вынуждена была оставаться назирой 21 год. Эта история выглядит карикатурой бартерных отношений с Богом: раз уж хочешь именно на таких основаниях строить свою связь с Ним, то изволь платить по тройному тарифу.
Мотивация еще одного назорея приводится в талмудическом трактате Недарим (ВТ Недарим, 9б). История в основе своей подозрительно напоминает миф о Нарциссе, ее герой – безымянный юноша, он столь красив, что это сводит его с ума: увидев свое отражение в роднике, он становится обуреваем запретными желаниями, и чтобы смирить дурное начало надевает на себя вериги назорейства. Рабби Шимон Праведный, вступивший в беседу с юношей, одобряет его мотивацию. Но разве юношей двигает не страх? Разве не от того, что он боится самостоятельно бороться со своими страстями, он призывает Бога в свидетели и обещает ему нечто в обмен на помощь? Так некоторые дети, без спросу потратив деньги на сладкое, приносят в конце дня оставшиеся конфеты родителям, чтобы те затем выдавали им их по одной. Нам тяжело нести бремя свободы, а в особенности трудна для нас ответственность, которую свобода предполагает. Обнаруживается парадокс: тот, кто, давая обет, дерзнул распоряжаться своим собственным будущим, самим этим актом теряет будущую свободу.
Не менее провокационной и неоднозначной является пятая глава книги Бемидбар, это знаменитый ритуал проверки неверной жены. Ревнивый муж должен привести женщину ко входу в Шатер Откровения, где священник, обнажив ей голову, подвергнет ее унизительной и опасной (в контексте наших современных представлений о гигиене) процедуре испытания горькой водой. И если законы назорейства уравнивают мужчину и женщину, то в этом эпизоде женщина лишается каких бы то ни было прав, становясь пешкой в руках ревнивца. В дискурсе современных гендерных исследований и феминисткой критики Библии эту главу можно обсуждать очень долго и обстоятельно. Но сейчас я хочу обратить внимание лишь на один аспект – мне кажется, что в основе данного ритуала лежит человеческая слабость, неспособность жить в неопределенности, неспособность взять на себя ответственность в семейных отношениях. Мужчина готов вынести сор из избы, готов провести свою жену через унизительный обряд, чтобы получить успокоение, оставив решение проблем на суд Всевышнего.
В Торе не критикуются ни ритуал над неверной женой, ни законы назорейства. Однако, не случайно эти законы приводятся со множеством подробностей. Приведу пример запрета на употребление назиром вина и всех продуктов виноградарства (Бемидбар 6:2-4):
пусть они воздержатся от вина и других крепких напитков и не употребляют уксуса, изготовленного из вина или другого крепкого напитка. Им нельзя пить виноградный сок и есть виноград или изюм. Во все время назорейства им нельзя есть ничего с виноградной лозы — даже зернышки и кожицу ягод.
Возможно, именно филигранная детализированность этих запретов призвана побудить человека тщательно подумать, прежде чем обменять свободу своего неопределенного будущего на несвободу определенности. Ведь в итоге, если вспомнить Талмуд, нам в какой-то момент придется держать ответ относительно вещей, которыми мы могли бы насладиться, но посчитали, что можем себе позволить от них отказаться.
Шаббат Шалом,
Наталья Киреева
