+7 (812) 237-00-80
+7 (812) 946-28-83
Санкт-Петербург, ул. Мичуринская, д.1, лит. А пом. 21-Н (напротив крейсера "Аврора", вход со двора)
Архив недельных комментариев

Канун Шаббат "Вайехи" (Матвей Лопатин)

Когда человек начинает осознавать, что ни одна из его мыслей и ни одно из его чувств не являются оригинальными, исконными, истинными, когда человек начинает признавать, что все в его жизни и в его голове и действиях уже где-то было им увидено, у кого-то подслушано, кем-то подумано, сказано, сделано, человек начинает отчаянно искать источники всего того бедлама, который можно найти в его сознании. Одним из первых ответов на возникающие вопросы на ум приходят два слова, как водится, где-то опять же подслушанные: среда и наследственность. Согласно одному из мнений, это как раз и есть те два фактора, которые целиком и полностью определяют наше сознание, мышление, чувства, два прочных фундамента, на которых зиждутся и от которых зависят наши идеи и их воплощения.
Сквозь призму данного вопроса, вопроса о роли среды и наследственности, мне бы хотелось сегодня рассмотреть нашу недельную главу Ваехи. Этой главой заканчивается книга Берешит и вместе с ней заканчивается долгая и трогательная история одной семьи, история взаимоотношений между близкими людьми, их любви, ссор, разлук и предательств. И в последний раз, всего лишь до следующего года, мы наблюдаем взаимодействие двух важнейших, но во многом совершенно не схожих образов: Яакова и его сына Йосефа. Это счастливый конец для нашедших спокойствие и стабильность братьев, прощающихся с престарелым, прожившим добрую и долгую жизнь отцом, который благословляет детей Йосефа как своих и Эфраима как первенца и дает свои поэтические наставления всем своим сыновьям по отдельности. Умирает в конце недельной главы и сам Йосеф, оставшийся благополучно в Египте и доживший до своих правнуков. Занавес опускается, но мы по самым последним словам книги Берешит уже можем подозревать, что в следующем «сезоне», в книге Шмот, что-то пойдет не так.
В описании погребения Яакова и затем Йосефа, возможно, раскрывается глубокая пропасть между ними как личностями, особенно в вопросах их взаимодействия со средой, которая непременно формирует и определяет их характер. Яаков за свою долгую жизнь побывал в самых разных условиях и жизненных ситуациях, его окружали самые разные люди, из разных семей и народов и разных нравов и темпераментов. Однако, уже будучи взрослым и состоятельным, Яаков почти всегда старался не идти на прямой конфликт, не старался ни над кем властвовать и подчинять кого-либо. Оказавшись у Лавана, в Падан-Араме, в той среде, которая позднее обернулась ему почти что рабством, Яаков старательно и спокойно оценивал свои силы и время, и, когда пришла на то пора, оттуда ушел, так же, как «уйдет» позднее из Египта, когда его мумию отвезут обратно в Ханаан его дети. Йосеф же, наоборот, всякий раз, когда оказывался во враждебной ему среде, пытался ее себе подчинить. Да, он проходил свои этапы осознания происходящего и происходившего, он вырабатывал новые схемы интерпретации и работы в сложившихся обстоятельствах, но почти всегда его действия были направлены на покорение этих обстоятельств, на возвышение над ними. Юношей он дерзил братьям, в Египте, рабом у Потифара, заключенным в тюрьме или толкователем снов у фараона, Йосеф (намеренно или нет) стремился к власти, к тому, чтобы враждебная ему среда оказалась ему подвластной.
Однако, пытаясь подчинить среду, гораздо больше Йосеф подчинялся ей. Он, прежде всего, оказался вельможей при дворе египетского царя и должен был выглядеть и вести себя соответствующе. Он бальзамирует тело своего отца, который ни о чем таком не просил, и устраивает ему похороны и траур по всему Египту, сравнимый с траурными церемониями по самим фараонам. Он пышно и с блеском вывозит всю свою семью в Ханаан, чтобы похоронить там своего отца, и все равно возвращается обратно. Единственным желанием Яакова было быть похороненным со своей семьей, и общеегипетский траур и бальзамирование совсем тут не при чем. Вероятно, Йосеф провел отцу те похороны, которые он сам хотел бы для себя; он будет бальзамирован и положен в гроб, но ни о каких траурах не упоминается. Останки его сильно-сильно позже вынесут сыны Израиля из Египта, лишь когда будут бежать от рабства.
Можно предположить, что в том числе по этой причине Яаков дает благословение не самому Йосефу, но его сыновьям, что Яаков не хочет давать право первородства не только Реувену, своему реальному первенцу, но и достигшему успехов Йосефу, который в своем взаимодействии с внешней средой столь не похож на отца. В той сцене, когда Яаков благословляет младшего Эфраима вместо старшего Менаше, имеется маленькая, но очень трогательная деталь, которая касается второго пункта, о котором было упомянуто выше — наследственности. Наследственности, дурной или хорошей, которая, подобно среде, в которой мы оказались, давит на нас и определяет всю нашу сущность. Так вот Йосеф специально посадил старшего Менаше по правую руку от уже потерявшего зрение Яакова, чтобы тот дал ему свое благословение как первенцу. Яаков же кладет свою правую руку на голову другого сына, сидевшего слева от него младшего Эфраима. Йосеф хотел было поправить отца, указать ему, что он ошибся и благословляет не того сына, но Яаков непреклонен и, говоря «Знаю, сын мой, знаю», благословляет младшего Эфраима.
В этой сцене содержится явная отсылка к обманутому Ицхаку, который, возможно, по незнанию, давал ранее по сюжету благословение младшему сыну Яакову вместо старшего Эсава. Шокированный этим Ицхак тогда, вероятно, лишь жалел, что не смог избежать внутрисемейных конфликтов, что его действия навредят последующему благополучию и спокойствию, но теперь Яаков намеренно повторяет ошибку своего отца, прекрасно понимая и отдавая себе отчет в том, что именно он делает. Йосеф, как и Ицхак, не хочет допускать этой ошибки, но по совсем другой причине: он объявляет войну своей наследственности, как он когда-то объявил войну своей среде, которую он покорил, и пытается свою наследственность исправить в своем стремлении ей совладать. Яаков же, подобно тому, как он не пытался и не стремился покорить свою среду, не пытается покорить и свою наследственность, удел, как будто предназначенный всем поколениям его семьи, который он всецело принимает и, наконец, умирает счастливым. Среда и наследственность, определяющие мышление и чувства каждого человека, для Яакова — не враги и не то, что нужно старательно избегать или пытаться покорять; при этом они не лишают его ответственности за свои поступки; возможно, для него то, что определяет суть человека — это лишь то, что нужно принять, и только после этого то, над чем надо работать. 
Шаббат шалом,
Матвей Лопатин