Канун Шаббат "Берешит" (Матвей Лопатин)

Берешит Каждый год, переходя с последней недельной главы Торы к ее самому началу, мы снова и снова вспоминаем, насколько насыщенны первые главы Пятикнижия, насколько сложно объять всего за одну неделю сконцентрированное переплетение известнейших фраз и сюжетов, имеющих сложнейшую историю и оказавших колоссальное влияние на мировую культуру. Такова, безусловно, и первая глава Торы, которую мы читаем на этой неделе – Берешит, в которой нам рассказывается о сотворении Вселенной, жизни и изгнании Адама и Евы из Сада Эден, конфликте между Каином и Авелем и о потомках Адама вплоть до Ноя. Каждое слово и каждая мысль этой главы множество раз осмыслялись и интерпретировались разными народами, разными религиями, науками, искусствами. Одна из таких мыслей наводит нас на извечный вопрос о том, почему Бог позволил Еве и Адаму вкусить от Древа всезнания? "Позволил" здесь звучит не в смысле "разрешил", вкушать от этого дерева он как раз и запретил, но в том смысле, почему Бог позволил этому случиться? Особенно, учитывая то, что Бог предстаёт всевидящим и всезнающим, знающим и держащим под строгим контролем то, чему суждено сбыться. Раввин Джонатан Сакс, стремясь найти ответ на этот вопрос, прибегает к противопоставлению культуры стыда культуре вины. Развивая метафору, он, в частности, связывает чувство стыда и культуру стыда с тем, как мы выглядим внешне, с внешним видом, иначе говоря, со зрением и воспринимаемой через зрение информацией. Чувство вины, более свойственное еврейской культуре, чем стыд, напротив, связывается со слухом, подобно тому как мы слышим взывающий к морали и справедливости внутренний голос. Слух как источник вины в нашей недельной главе также раскрывается в том, как Адам и Ева, вкусив от Древа всезнания и слыша взывающий к ним голос Бога, пытаются бежать и спрятаться от этого голоса – не от внешности, но от голоса, звука, сбежать от которого и избежать которого гораздо сложнее. По мнению Сакса, в этой концепции раскрывается один из краеугольных камней иудаизма, который призывает людей прежде всего слушать, а не видеть. Мне бы хотелось дополнить эту замечательную трактовку материалом древневосточной культуры, в интенсивном окружении которой текст нашей недельной главы составлялся. В этом контексте удивительным образом пересекаются два родственных друг другу глагола. Первый из них, глагол бара', звучащий уже вторым словом в Торе, означает "творить" и используется множество раз в главе Берешит при описании сотворения Вселенной. В аккадском же языке, тесно контактировавшем с ивритом, имеется глагол бару, имеющий как раз-таки значение "видеть". Однако для зрения было в этом языке много других глаголов, в то время как бару обозначал зрение совершенно особое. Так, этим глаголом "видят" будущее вавилонские прорицатели, наблюдают его в своём сознании, зрят в корень творения и деяний богов. В тексте Торы родственный глагол употребляется в совершенно ином контексте, однако его далекий брат может нам подсказать тонкости его значения – ведь, получается, Бог не только сотворил мир, но и "предвидел" его, нарисовал его прежде в своём сознании (если про Бога так можно выразиться). И именно этим он будет отличаться от созданного им человека – человеку полагает лишь слышать, в то время как воистину "зреть" может один лишь Господь. Среди всего прочего, Бог предначертал в своём разуме и предвидел грехопадение человека, то, как Ева отважится вкусить от Древа всезнания и поделиться открытием со своим мужем. У этой важнейшей истории есть не просто множество интерпретаций, есть даже несколько типов трактовки, которые можно выделить. Один из этих видов опирается на моралистический аспект, на то, что человек после вкушения плода стал обладать моралью, и в этом даже во многом заслуга Евы, подарившей нам истинное положение человека. Многие говорят даже о взрослении людей, которое произошло благодаря этому поступку, о переходе из состояния детства во взрослое состояние. Мне лично не очень нравятся сравнения древних с детьми, даже таких древних, как Адам и Ева, ведь такое отношение строится на несколько высокомерном взгляде, мол, мы вот сейчас взрослые, а они там где-то были как дети малые. И особенно в этом контексте мне бы хотелось рассмотреть поступок Евы не как детскую шалость, за которой последовал опыт и взросление, но как сознательный шаг сознательного человека. Несмотря на свою сознательность, этот шаг был, конечно, очень рискованным и резким, и благодаря этому, на мой взгляд, можно было бы охарактеризовать Еву не столько "маленькой и глупой" (как это иногда можно услышать), сколько зрелой, но – юной. Юной, способной на отчаянные поступки, даже находясь уже в раю, юной, способной оспаривать и подвергать сомнению самые базовые устои жизни, юной, не боящейся совершать грехи и быть время от времени плохим, но все же человеком. Во многих культурах отношение к резкой и решительной юности часто бывает снисходительным, если даже не презрительным. Однако в нашей недельной главе мы можем видеть то, как юность, нередко порицаемая, приводим к решительным изменениям, таким как смертность человека или мораль, которые мы сейчас все же склонны оценивать положительно. И образ Евы, решительной и юной, напоминает нам о том, как важно иногда оставаться юным, как важно иногда уметь делать резкие поступки, как не хватает нам иногда решительности рискнуть, несмотря на возможные негативные оценки со стороны.
Шаббат шалом, Матвей Лопатин